Муравейник Хеллстрома.[Херберт Ф. Муравейник Хеллстрома. Фаст Г. Рассказы] - Говард Фаст

Для Сувана все происходящее стало чуть ли не делом жизни. Яйцо было передано комитету натуралистов и биологов, но привилегии открывателя позволяли Сувану всегда быть в гуще событий. Его друзья, его семья забыли, когда в последний раз видели его, он дневал и ночевал в лаборатории, ел за рабочим столом и спал на специально принесенной койке. Телекамеры, нацеленные на загадочный предмет в стеклянном инкубаторе, круглосуточно передавали изображение на мировую телесеть, но Суван (как, впрочем, и весь ученый комитет в полном составе) ни на секунду не отходил от яйца. Он пробуждался ото сна и первым делом торопился посмотреть на яйцо. Он сидел часами над рисунками птиц, сделанными современными художниками, и вспоминал древние легенды о метафизических существах — ангелах, раздумывая, не могли ли они происходить от некоторых видов птиц.

Он не был одинок в своем фанатизме. В мире без границ, войн, болезней, в мире, не знающем ненависти, еще никогда не случалось столь волнующего события. Миллионы зрителей наблюдали яйцо на телеэкранах, пытаясь представить, чем оно для них обернется.

И наконец это случилось. На исходе четырнадцатых суток спящего Сувана растормошила одна из ассистенток.

— Вылупляется! — кричала она. — Скорее, Суван, вылупляется!

В ночной рубашке Суван помчался в лабораторию, где натуралисты и биологи уже собрались вокруг инкубатора. В шуме голосов можно было расслышать просьбы операторов освободить место для съемок, но на них никто не обращал внимания.

Это произошло. Скорлупа уже треснула, и он успел увидеть, как наружу пробился сначала крошечный клюв, а за ним — маленький мячик пушистых желтых перьев. В первый момент он испытал острое разочарование. Это и есть птица? Этот бесформенный живой комочек, стоящий на двух лапках, едва способный передвигаться и, очевидно, не умеющий летать? Затем здравый смысл подсказал ему, что детеныш не обязательно похож на взрослую особь и что сам факт появления жизни из древнего замороженного яйца — самое большое чудо, с которым ему довелось столкнуться в своей жизни.

Теперь настала очередь натуралистов и биологов. Суммировав разрозненную информацию, они пришли к выводу, что кормить новорожденного следует личинками насекомых. Они двигались интуитивно, на ощупь, но счастье не отвернулось, нужное питание удалось подобрать раньше, чем птенец начал настоятельно требовать еды.

В течение следующих нескольких недель весь мир, и Суван в том числе, переживал незабываемые ощущения, наблюдая за постепенным превращением маленького цыпленка в красивую желтую певчую птицу. После инкубатора ее поместили в клетку, потом в еще большую клетку, и наступил день, когда она расправила свои крылья и сделала первую попытку взлететь. Почти полмиллиарда людей желали ей успеха, но птица об этом ничего не знала. Она запела, вначале робко, а затем все более уверенно. Она пела незамысловатую песенку, но вниманию, с которым весь мир прислушивался к раздающимся трелям, позавидовал бы самый прославленный композитор.

Птице построили еще большую клетку, тридцать футов в высоту, пятьдесят в ширину и пятьдесят в длину. Установили ее в середине парка, где птица и пела, кружа, как маленький солнечный зайчик. Миллионы людей приходили в парк, чтобы увидеть птицу собственными глазами. Они прибывали с других континентов, пересекали широкие моря, они приходили из самых дальних уголков планеты, лишь бы взглянуть на нее.

И, возможно, после этого жизнь некоторых из них менялась, как изменилась жизнь Сувана. Теперь он жил мечтами о когда-то существовавшем мире, небо которого было населено этими чудесными пернатыми созданиями. Какая, должно быть, радость — жить с ними! Какое счастье — видеть их буквально с порога дома, наблюдать за ними, слушать с утра до самой ночи их пронзительные песни! Он часто приходил в парк и долго стоял, глядя на стремительный комочек солнца, вернувшийся на Землю из незапамятных времен. И однажды, стоя так, он посмотрел вверх на широкие голубые просторы и неожиданно понял, что должен делать.

Суван был человеком с мировым именем. Для него бы не составило большого труда добиться встречи с Советом. Вскоре он предстал перед сотней людей, мужчин и женщин, управлявших жизнью на Земле. Председатель, уважаемый белобородый старик, давно перешагнувший девяностолетний рубеж, сказал ему:

— Мы слушаем тебя, Суван.

Суван нервничал, но знал то, что должен был сказать. Наконец он произнес:

— Птицу надо выпустить на свободу.

В зале наступила тишина. Прошло несколько минут, прежде чем поднялась женщина и спросила:

— Почему, Суван?

— Поймите, к этой птице у меня особое отношение. Она вошла в мою жизнь, в мое «я», она дала мне что-то, чем я до этого не обладал.

— Твои слова в равной мере относятся и ко всем нам, Суван.

— Возможно. И тогда вы знаете, о чем я говорю. Птица с нами уже больше года. Натуралисты, с которыми я беседовал, полагают, что такое маленькое создание не проживет очень долго. В своих действиях мы руководствуемся законами любви и братства. Мы воздаем за то, что получаем. Птица принесла нам бесценный дар — позволила всем еще раз восхититься чудом жизни. Все, что мы можем дать ей в ответ — это голубое небо. Вот почему я предлагаю выпустить птицу на свободу.

Суван вышел из зала, и Совет приступил к обсуждению. На следующий день мир узнал о принятом решении. Птицу выпустят на свободу. Совет дал этому простое объяснение, почти точь-в-точь повторив слова Сувана.

В назначенный день около полумиллиона человек заполнили холмы и долины парка. Еще полмиллиарда приникли к телеэкранам.

Суван стоял рядом с клеткой. Он просто стоял и смотрел, как отъехала в сторону крыша клетки.

Птица сидела на перекладине и пела. Ощутив внезапную свободу, она полетела кругами: сначала — внутри клетки, затем — поднимаясь все выше и выше, и вот она уже превратилась в маленькую точку, а затем исчезла вовсе.

— Может быть, она вернется, — прошептал кто-то рядом с Суваном.

Странно, но он надеялся, что птица не вернется. Его глаза наполнились слезами, но душа ликовала. Прилив такой полной, свободной радости он испытывал впервые в жизни.

Разум божий

— Ну, как самочувствие? — спросил меня Гринберг.

— Хуже не бывает. Паршивое. Чего-то боюсь. Не совсем здоров: что-то тянет в желудке. Мутит. Такое ощущение, что меня вот-вот стошнит. Но сильнее всего — чувство страха. Словом, тоска…

— Хорошо.

— Что уж тут хорошего?

— То, что вы полностью осознаете свое состояние и свои ощущения. Сейчас это очень важно. Если бы вы сказали, что полны решимости и не испытываете страха, то я бы забеспокоился.